Почти вся вобла достаётся браконьерам

Отразились ли ядерные взрывы советского времени на экологии Волги? Кто больше всего загрязняет нашу великую реку? Как тушение лесных пожаров бьёт по рыбьему поголовью и что будет, если снести плотины на Волге? Об этом и многом другом главному редактору «Аргументов недели» Андрею УГЛАНОВУ рассказывает российский учёный, доктор биологических наук, профессор, член-корреспондент Российской академии наук, бывший директор, а ныне главный научный сотрудник Института экологии Волжского бассейна РАН Геннадий РОЗЕНБЕРГ.

Главная улица России

– Вы долгие годы занимались экологией бассейна Волги. Её бассейн занимает чуть меньше полутора миллионов квадратных километров! То есть 62% всей европейской площади Российской Федерации, или 13% территории всей Европы! Реки такого масштаба – это природные образования, который чистят территорию, как в человеческом организме лимфодренажная система. Но на Волге стоят девять ГЭС с их плотинами. Как река справляется со своими обязанностями?

– Обычно экологи в своих выступлениях заняты тем, что пугают граждан. Вспомним заголовки советских газет. Рейн – сточная канава Европы! Ничего подобного на Волге мы не видим. Волга не сточная канава России, а её главная улица. Катастрофы в её состоянии нет однозначно. Но есть проблемы.

– В 1958 году была построена Куйбышевская ГЭС. Страной тогда руководил Н. Хрущёв. Поздравляя строителей, он сказал, что эта ГЭС будет вырабатывать электроэнергии больше, чем вся Россия до 1917 года. Но она в десять раз замедлила водообмен в огромном Волжском бассейне. А ведь это всего одна ГЭС из девяти имеющихся. Как с этим справляются в Китае? Там больше 9 тысяч ГЭС! В США – больше 2 тысяч. А у нас всего 64. Почему у них реки не встают из-за такого количества плотин?

– Из того огромного количества китайских и американских ГЭС, что вы назвали, очень многие являются горными. Проблем, которые есть на равнинных реках, там намного меньше. Там холоднее вода, там больше перепады высот, там гораздо глубже водохранилища. Возьмём знаменитую ГЭС имени Гувера на реке Колорадо. Это не самая крупная река, но она перегорожена плотиной в 200 с лишним метров высотой! Соответственная и глубина водохранилища. А вот у всех равнинных ГЭС одни и те же проблемы. Это не только затопление огромных территорий в силу ровной местности, но прежде всего «цветение» водохранилищ. Любая плотина замедляет течение реки. Соответственно, меняются экосистемы, меняется жизнь в этих водоёмах. Когда создавалась Куйбышевская ГЭС, в Институте биологии водохранилищ в посёлке Борок рядом с Ярославлем возникла идея создать здесь биостанцию, которая бы изучала жизнь водохранилища. Директором института тогда был известный полярник дважды Герой Советского Союза Иван Дмитриевич Папанин. Благодаря ему здесь появилась и биостанция. Это был замечательный проект – исследовать водохранилище буквально с нулевой точки его создания.

– Жигулёвские горы отделяют верхнюю, северную, часть Волжского бассейна от нижней, южной. В северной находятся основные стоки рек в Волгу, включая Каму и Оку. В верхней части бассейна проживает больше 40 миллионов людей. И все продукты жизнедеятельности этой огромной массы населения, пусть и через очистные сооружения, попадают именно в Волгу. А ниже раздела серьёзных рек, которые разбавляли бы эту грязь, попросту нет. Так можно ли хотя бы купаться в Волге в районе Самары и ниже по течению?

– Я долгое время был директором Института экологии Волжского бассейна. Сейчас – главный научный сотрудник, и бразды управления передал более молодым коллегам. Да, сама река обладает самоочищающей способностью. Природа – крепкая штука, её просто так не поломаешь. Она будет сопротивляться и делать это будет достаточно активно. Очень большую для экологической обстановки роль у нас сыграло время, когда вся наша промышленность сильно просела во время перестройки и в первые два десятка лет после развала СССР. Экосистема очень быстро начала восстанавливаться и перешла к почти нормальному функционированию.

Но в последние годы промышленность начала восстанавливаться – это хорошо. А вот очистные сооружения остались старыми – и это плохо. Свистеть начинает изо всех дыр. Поэтому наша главная задача – отслеживать изменения и вовремя о них сообщать.

Московский след

– Вы говорили, что в бассейн Волги сбрасывается до трети всех отходов Российской Федерации. Но говорили вы это пятнадцать лет назад. Что-то изменилось за это время?

– Нельзя сказать, что всё замечательно, но и катастрофы я не вижу. Но за Волгой надо следить постоянно. За 40 лет, что я наблюдаю за Волгой, серьёзных изменений я не вижу. Бывают периодические проявления, которые зависят от климатических аномалий, от разовых сбросов отходов, нерестовые места то обводняются, то обсыхают. Но в этом не прослеживается системности, это разовые проблемы. Хотя без постоянного контроля мы можем и прозевать нечто более серьёзное.

– Сейчас всерьёз заговорили о возможности ядерной войны. За время, когда проводились наземные испытания ядерного оружия, в бассейне Волги было произведено 26 ядерных взрывов. Есть ли спустя десятилетия какие-то проявления последствий этих взрывов или всё «Волга унесла», как в песне Людмилы Зыкиной?

– Во-первых, большинство этих взрывов были всё-таки подземными, а не наземными. Они производились в том числе и для создания подземных нефтехранилищ и газохранилищ. Для экосистем такие взрывы не так страшны. Первые наземные испытания производились на Тоцком полигоне в Оренбуржье. Мы использовали исключительно открытые статистические данные. Закрытых данных нам не предоставлялось. Но и по таким данным мы выяснили, что в районах Самарской области, близких к Тоцким лагерям, и взрослая, и детская заболеваемость выше, чем в других районах области. То есть и те люди, что были детьми во время испытаний, и даже их дети испытали на себе некоторые последствия взрывов.

– Если говорить о Волге, то есть вещи и пострашнее ядерных взрывов. Это её загрязнение и те, кто это делает. Какие области вносят в это самый весомый вклад? На ум приходит Москва.

– По нашим данным, можно выделить две большие территории. Мы условно выделяем старопромышленную зону – Москва, Рязань, Тула. Это старые районы, где развита промышленность и слабая природоохранная составляющая. А также новая промышленная зона. Это Нижегородская область, Татарстан, Самарская область.

– А Саратов?

– Саратовская область – больше сельскохозяйственная территория. При этом в Волжский бассейн попадает всего порядка 20% Саратовской области. В этой области ещё одна часть относится к Дону и одна – к бассейну Урала. А поскольку изучение идёт по территории, а не по бассейну, то выделить влияние именно на Волжский бассейн весьма затруднительно.

– Как ощущается московский след?

– В рамках экологической составляющей чей-то конкретный след выделить трудно. Тем более заявлять о чьём-то преднамеренном действии. Обычно это либо просто человеческая глупость, либо незнание законов природы. Госдума не может отменить законы природы. Волга течёт сверху вниз. И понятно, что грязь идёт сверху. Но река самоочищается. Плотины ГЭС тормозят течение, и осадки выпадают на дно. В районе Самарской ГЭС глубина водохранилища – около 40 метров, и на дне скопилось огромное количество ила. Иногда возникают наивные предложения – а не сломать ли нам все ГЭС и не вернуть ли Волгу в старое русло? Ну да, можно. Но тогда что делать с этим огромным количеством ила, который содержит и тяжёлые металлы, и массу другой грязи? Его же надо утилизировать очень быстро, иначе он высохнет, и мы получим Чернобыль по всей Волге. А если не можем переработать эти миллионы тонн ила, то не надо ничего трогать. Всё уже «устаканилось» и пусть живёт как живёт. Сейчас главное – не сделать хуже.

Хлеб вместо икры

– Поговорим о биоресурсах. Начну издалека, с истории. Во время одной из инспекционных поездок по России Екатерина II посещала города на Волге. Передвигалась делегация на кораблях с вёсельным ходом. И однажды случилось так, что корабль царицы не смог двигаться. Капитан доложил, что корабль вошёл в столь плотный косяк рыбы, что гребцы не могли опустить в воду вёсла и корабли остановились. Вёсла гребли воду, как кашу. Это слова из реального доклада капитана корабля и похожи на сказку.

– К сожалению, я не был членом той комиссии и лично такого не наблюдал. Но то, что продуктивность рыбы была не в разы, а в десятки раз выше, чем сегодня, – абсолютный факт.

– В чём причина того, что рыба пропала?

– В том, что произошло за последние сто с небольшим лет, масса причин. На начало нынешнего века продуктивность рыбы сократилась где-то в 30 раз. Началось падение с послевоенных времён. Самые высокие выловы рыбы в Волге пришлись на военные годы – 1944–1945.

– Почему?

– Наверное, было брошено большое количество сил, потому что требовались продукты питания.

– Какие факторы влияют на рыбу?

– Самые разные. Даже те, о которых и подумать никто не мог. В 2010 году, когда по всей европейской части России бушевали лесные пожары из-за аномальных жары и засухи, сюда постоянно прилетали самолёты, которые набирали воду для последующего тушения природных пожаров. Через несколько дней, после того как пожары в округе были потушены, нам в институт позвонили и сообщили, что обнаружен большой косяк рыбы «пузом кверху». Почему? Я объясняю: посадка самолёта на воду – это мощный гидроудар. Для рыбы это фатально. А когда такое происходит через каждые 10 минут в течение нескольких дней? Да, мы потушили пожары. Но при этом нанесли большой вред ихтиофауне. Всё очень взаимосвязано. Не всегда можно предугадать, что отвалится, если ты дёрнешь за какую-либо верёвочку.

– Известный зоолог академик Пётр Паллас ещё в 1768 году прошёл по Волге во главе одного из отрядов Оренбургской академической экспедиции.

– Эти экспедиции снаряжались на частные средства. Те, кто получил эти территории, хотели знать, чем они овладели.

– В своём отчёте Пётр Паллас утверждал, что местное население отдаёт предпочтение стерляди, осетру, белуге и белорыбице. А остальную рыбу в пищу вообще не использовали. Ни чехонь, потому что она сухая, ни сельдь-черноспинку, потому что от неё люди сходят с ума. Её даже называли «бешенкой». Сомом вообще брезговали, потому что грязный и тиной пахнет, и вообще питается падалью. А сегодня сомятина – деликатес. Про воблу, леща и судака вообще в докладе не сказано. Видимо, они считались мусором. Почему произошла такая резкая смена гастрономических предпочтений?

– Мы только что говорили, во сколько раз упала рыбопродуктивность. Того, что привыкли есть местные жители, просто не стало. Паллас ходил тут почти 300 лет назад. А в начале ХХ века в Астрахани была забастовка рыбаков, которые требовали от властей каши, потому что уже не могли питаться одной чёрной икрой и осетриной. Страдания таможенника Верещагина – не выдумка сценаристов. Та забастовка, как и требования рыбаков, были задокументированы.

Но времена изменились. И вместо осетров пришлось переходить на леща. Сейчас Россия прирастает пока не Сибирью, как говорил Ломоносов, а Волжским бассейном. Число ртов увеличивается, их нужно кормить. Увеличивается и государственный улов, и, к сожалению, браконьерский. В XVIII веке местные не знали про леща. Наши ближайшие предки не знали про таких «вселенцев», как тюлька. А сейчас уже и на неё в Рыбинском водохранилище есть квоты на вылов.

– Традиционное русское сочетание – пиво и вобла. В моей молодости это был страшный дефицит, и с одним вобловым пёрышком можно было «уговорить» пару литров пива. Сейчас её навалом во всех магазинах и на рынках. Но когда звонишь друзьям в Астрахань, они жалуются, что с ходом воблы с каждым годом всё хуже и хуже. Самая дешёвая вобла у нас на рынке в столице стоит сейчас как 10 литров бензина. А приличная – как 20. Что случилось?

– Ещё в 2002 году президент В. Путин выступал в Астрахани на совещании, связанном с экологическими проблемами. Тогда он назвал браконьерство биотерроризмом. По данным научного сообщества, куда входят и наш институт, и НИИ рыбного хозяйства, и Астраханский университет и другие научные организации, 90% вылова рыбы идёт браконьерским способом. И понятно, что настоящей воблы очень мало. Её пытаются заменять чем-то похожим и продают этот заменитель как воблу. Того, что вы ели в молодости, просто днём с огнём не найти. Отсюда и цена. То, чего мало, растёт в цене.

Укроп вместо электричества

– Кроме воблы в Волге ловится и другая рыба. Приведу статистику вашего же института. Чуть меньше ста лет назад, в 1930 году, общий вылов рыбы в Волго-Камском районе составлял примерно 600 тысяч тонн. Или половина от всего, что вылавливалось в Советском Союзе. В 1988 году от всего этого богатства осталось всего 76 тысяч тонн. Улов упал почти в 10 раз. А к 2000 году он сократился ещё в три раза, составив 25 тысяч тонн. Лещ за последние 50 лет «сократился» в 4, 5 раза. Сельдь – в 16. Судак – в 24! Одни браконьеры так обрушить поголовье рыбы не смогли бы. Гораздо страшнее, что утеряны нерестилища.

– Мы вновь возвращаемся к началу нашего разговора. К построенным на Волге плотинам. Они дают электроэнергию, без которой современному человеку никуда. Но, прежде чем перейдём к нерестилищам, сделаем шаг в сторону. Каждый квадратный метр плодородной земли, залитой водохранилищами, даёт приблизительно 2, 5 киловатт-часа в год. Очень грубо говоря, это 20 рублей с одного квадратного метра. Представим, что мы всё это засеяли укропом. И каждый пучок такого укропа, выросшего на одном квадратном метре, будет стоить минимум рублей 100. Несложно догадаться, что возделывание земли в десятки раз выгоднее производства электроэнергии на той же площади. Ведь есть растения и подороже укропа.

– То есть плотины выгоднее всё же снести?

– Я уже говорил, что сейчас это маловероятно, нет возможности утилизировать загрязнённый ил в количестве миллионов тонн. Но, кроме того, равнинные водохранилища выполняют функцию нормирования и усреднения нагрузки выработки электроэнергии. Мы же не можем без неё жить. Но когда были построены нижние плотины – наша, Саратовская, Волгоградская, – они перекрыли пути, по которым рыба шла из Каспия на нерест. Хотя местная стерлядь кое-где осталась. Зимует в ямах, здесь же и нерестится. Смешно, но когда мы занимались этим вопросом, то нужную информацию получали у браконьеров. Официальной статистики по зимовкам рыбы нет. Известно, что на Волгоградской ГЭС построены специальные рыбоводные проходы. Но рыбе-то этого не объяснишь! Она не знает, что нужно плыть по отводному каналу. По нему что-то проходит, но совершенно недостаточно, чтобы восстановилась популяция.

– То есть восстановить нерестилища невозможно и о волжской рыбе можно забыть?

– Нерестилища восстановить можно и даже не очень сложно. Сейчас мы регулируем ГЭС в интересах нескольких министерств и ведомств. А также в интересах других крупных хозяев. Это водный транспорт, энергетика, сельское хозяйство, биоресурсы. Важно, в чью пользу склоняется баланс. Если приоритет за биоресурсами, то, например, придётся «подвинуться» транспорту. Во время нереста, например, ограничить навигацию. Всё это нужно считать. Просчитывать каждый шаг. Наша беда в том, что мы этого не делаем. В советское время существовал Госплан, который просчитывал все риски. Сегодня подобного органа не существует.

– Что с искусственным разведением рыбы? Той же стерляди, например. Её можно выпускать в реку, восстанавливая поголовье.

– Тут есть особенности. Разведение рыбы чаще происходит на рыбозаводах, на озёрах. Это то же биозагрязнение, которого мы должны избегать. А если мы выпустим в Волгу осетра, выращенного в Сибири, на Енисее, он наверняка вступит в конфликтные отношения с местным осетром, который ещё сохранился. И ещё неизвестно, кто кого. Камчатский краб в Мурманске подмял под себя всю экосистему, а привезённые переселенцами кролики едва не обрушили экосистему целого материка – Австралии. То есть и с этим внешне благим делом нужно быть осторожным и просчитывать все возможные последствия, а не только радоваться, что запустили рыбу в Волгу.

Советы правительству

– Вашим Институтом экологии Волжского бассейна РАН разработана экологическая информационная система. Что это такое и кто может ей пользоваться?

– Это система «Регион», составная часть нашей работы, за которую мы получили премию правительства Российской Федерации в 2010 году. Это компьютерная система с базами данных, с базами знаний и моделями, которые мы можем строить на основе этих баз. Но эти базы надо наполнять. А мы не контролирующая организация и можем наполнять базы, когда нам выделяют какие-то средства под разработку той или иной тематики. Тогда мы добавляем информацию в базы и можем с их помощью что-то рассчитать. С помощью этой системы мы сделали расчёты по Волжскому бассейну, по Самарской области, по городу Тольятти. Мы называли эту работу «экологической матрёшкой». Она в свободном доступе, с её помощью делались разработки по Ульяновской территории, по Татарстану, начинали работать по Башкортостану. Она очень удобна в работе.

– Напряжённая экологическая ситуация в Волжском бассейне возникла не вчера и даже не при советской власти. Она возникла в конце XIX века. Здесь вырубались леса, уменьшались гидрологическая сеть и водность малых рек. В результате ухудшались сельскохозяйственные условия. Дошло до того, что в 1891 году в этих краях разразился чудовищный голод. Председатель царского правительства Столыпин с целью решения этих проблем разработал программу переселения местного населения на Дальний Восток. Что сейчас делать нашему «новому Столыпину» – Михаилу Мишустину? Что вы ему посоветуете?

– Я думаю, что Михаил Владимирович, как хороший экономист, должен пойти на эксперименты, связанные с квотированием тех экосистемных услуг, которые нам оказывает природа. Мы стоим под деревом, а оно оказывает нам услуги – выделяет кислород, забирает из почвы тяжёлые металлы. В конце концов, просто даёт нам тень. А мы считаем, что всё это бесплатно. Но это же не так! Мы эти услуги должны учитывать и оплачивать. Более того, такое квотирование переведёт нас в систему планово-рыночных отношений. Например, правительство постановляет, что для вылова рыбы есть общие допустимые уловы такого-то уровня.

– А сейчас такого нет?

– Есть, но работает неправильно. Эти уровни нужно оформить в бумаги, которые продавать тем судам или компаниям, которые будут осуществлять вылов рыбы. Сегодня это делит чиновник. А нужно, чтобы квоты были в свободном хождении. Я не могу сейчас ловить или не хочу, и я продаю свою квоту тому, кто хочет и может. А когда решу, что пора, – выкуплю квоту у другого, и по той цене, которая мне выгодна. Если продавец задерёт цену, то просто не сможет продать свою квоту и будет сидеть, как дурак, на этих бумагах, теряя деньги. Это выведет чиновника из процесса деления квот. А это чистый грабёж рыболовства, и не только его. Это то, что можно сделать реально и быстро.

Ещё один аспект. В 1949 году была создана Межведомственная ихтиологическая комиссия. Первым её руководителем был академик Берг. В ней работали академические учёные, представители НИИ разного уровня, производственники. Это была площадка, где эффективно решались очень многие вопросы. Комиссия существовала долгие годы, но в 2011 году её по каким-то причинам решили ликвидировать. Думаю, она стала кому-то мешать делать свои тёмные дела. Позднее, под тем же названием, но уже в рамках одного из НИИ было создано что-то подобное, но уже совсем не то. Восстановление на государственном уровне такого или подобного органа было бы очень серьёзным вкладом в то, что все проблемы биоресурсов Волги разрешались в кругу компетентных людей. Ответы не падают с неба, они должны рождаться в обсуждении.

Источник: argumenti.ru